В 1894-м, после смерти жены Нагорского Элиза, наконец, выходит за него замуж. Ему шестьдесят восемь, ей пятьдесят три. Со вторым мужем у Элизы та же разница в возрасте, что и с первым. Она, как и в первом браке, по-прежнему, как малое дитя, нуждается в заботе и ласке — в том, чего не от кого ей было получить в детстве и что вполне можно получить от мужчины постарше. И кто знает, как сложилось бы у нее с Нагорским, какой она была бы с ним счастливой и замечательной и какие радостные вещи написала бы, если бы не умер он через два года после венчания, поскользнувшись на ступеньках внутренней лестницы того самого серого дома. *** Большую часть жизни Элиза живет в Гродно, которого... терпеть не может. Такое отношение человека к определенному городу часто свойственно ему до тех пор, пока он не посмотрит на этот город глазами своей любви. Теодору Томашу Ежу она в 1880-м пишет так: «Бросить Гродно, которого не терплю, ради Вильно, например, или Варшавы — никак не годится. Так уж сложилась жизнь, так уж пусть и тянется — до недалекого, видно, конца». В 1898-м Элиза писала следующее: «Человека, которого всю жизнь любила и ради которого около тридцати лет жила в заточении в Гродно, больше нет». В общем, она не полюбила этот город, она не рассмотрела его глазами своей любви — Станислава Нагорского, о котором писала эти строчки после его кончины. Почему? При этом она любит свой дом на Садовой. Любит, правда, странною, ноющею любовью: «Вот и опять мой дом пуст, глух, мое бюрко любимое, мой отвратительный грохот на улице, моя беда, моя тоска». И очень любит «милый огородик», в который можно выйти через высокое крыльцо прямо из столовой. Два года она проводит в мучительных воспоминаниях о муже, в тоске, в пустоте, в трауре. Да нет, пожалуй, не два года, а все ей оставшиеся. В 1901-м от безысходности в личном и профессиональном отношении (тяжело тягаться с молодыми, да еще в виражах модернизма) она засобиралась было в монастырь бригиток. Но это после того, как закончился для нее “сон золотой”, “последний мираж жизни”, “строфа поэмы”, “наилучший”. Потому что в 1898-м, через два года после смерти второго мужа, появляются в ее жизни Франтишек Годлевский и «Дни». Последнее — это такая książka najosobistszych, najtajemniejszych notatek, книга очень личных, самых тайных записок, писанная для себя, а не для других. Ее, а точнее, niewielki, podniszczony zeszyt, небольшую подпорченную тетрадку, отыскал в 1958 году в виленском архиве биограф Элизы Ожешко Эдмунд Янковский. Что писала, кто приходил, от кого письмо получила и кому отправила — формат, в общем, телеграфный. К тому же, слова в этой книге часто сокращены настолько, что возвращать им окончания — боязно и почти что бесполезно. Очень спорно, по крайней мере. «Дни» все же были расшифрованы Ивоной Вишневской. |
| |||||||||||||
| ИСТОРИЯ ГРОДНО | ВСЁ О ГРОДНО | ПРОГРАММА ТВ | СПРАВОЧНИКИ | НОВОСТИ | РАБОТА ВАКАНСИИ | |