Элиза Ожешко

Мильковщина. 1867 год. 27 августа, вторник. Пани Элиза Ожешко пишет пану Юзефу Сикорскому в Варшаву короткое письмо.

«А почему короткое? — primo: жарко настолько, что трудно что-либо делать; secundo: посланец очень спешит, а о его выезде узнала буквально минуту назад».

Все последние, столь же жаркие дни Элиза, одиноко проживающая писательница 26-и лет (но уже — impossible! — седеющая, и утешающая себя тем, что чары ее сердца и мысли вслед за телом не увянут), провела в буквальном смысле отшельницей — и при этом ни капли себе не наскучила. Наоборот, затворничество пошло ей на пользу. А все от нового увлечения: теперь она, едва поднявшись и приведя себя в порядок, то есть, не позднее десяти часов утра, принимается за химию.

«Да, пишу выразительно: за химию, и пусть пана это не удивляет — неужели же мы, женщины, не можем переступить порог святыни — точных наук? Читаю о химии в «Книге природы» Шедлера, более того — все, что о ней читаю, понимаю, и в придачу читаю труд Молешотта «Круговорот жизни» и под влиянием этого немецкого мудреца ощущаю себя все более материалисткой».

Письмо Элизы Ожешко.

Химия и Молешотт занимают писательницу до часа дня, то есть, до завтрака. После завтрака — Диккенс и Бульвер. В шесть она съедает приготовленный прислугой обед, потом идет в сад, выходит на гостинец — и ходит, ходит, ходит — «до самых сумерек. Возвращаюсь уставшая, отдыхаю минуту, а когда подают освещение, сажусь писать, чем занимаюсь иногда до полночи…».

Письмо это, хоть и собиралось быть коротким, закончилось на четвертой странице. Всегда одна и та же старая история: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! Остается вписать сердечные пожелания пану и его семье, поставить подпись… Ах да, попросить еще, если можно, прислать из Варшавы пару экземпляров журнала, в котором напечатана «Последняя любовь». И шесть томиков, когда повесть эта выйдет книжкой, да как можно скорее. Потому что не хочется, чтобы она опоздала туда, где окажется нужной.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5